Что политические заключенные XIX и ХХ века писали своим женам из тюрьмы, кого винили и на кого надеялись? И как женщины поддерживали арестантов? «Бумага» и проект «Pop-up театра» «Любовные письма» публикуют переписки Трубецких, Рылеевых и Мандельштамов разных лет.
За помощь в подготовке материала «Бумага» благодарит Катерину Донцову.
Сергей Трубецкой — Екатерине Трубецкой
25 декабря 1825 года, Петропавловская крепость
«Я вижу, друг мой милый, что хотя мы и в разлуке, но занятия у нас одинаковые, ты молишься богу и перечитываешь мои письма, я также молюсь богу и перечитываю по нескольку раз в день все твои письма. Ты знаешь, как они меня утешить могут. Не бойся на мой счет. Я себя сохраняю, надеюсь, что здоровье мое будет продолжаться хорошо. Одна у меня в мире драгоценность — твое спокойствие; чего я для него не сделаю? Ангел мой, не мучься мыслию, что, делив счастье со мной, ты не делишь страданий; неужели они не одинаковы для тебя, с тою только разницею, что не ты их виною, а я их виновник. Этого страдания дай бог тебе никогда не разделять со мной. Будь всегда покорна богу, надейся и уповай на его благость, и тогда твое здоровье сохранится. Если б теперь ты была нездорова, когда я не могу ходить за тобою, что бы со мной было. Ради бога, береги себя.
Продолжай молить о благодетеле нашем, ты еще не знаешь всех благодеяний его. Прости, друг мой, ради бога, будь покойна насчет моего здоровья и сохраняй свое.
Верный друг твой С. Трубецкой.
Расцелуй сестер твоих и мою, всех родных и Володеньку.
Вечер, 9 часов.
Сию минуту, нежнейший друг мой, получаю письмо твое сегодняшнее; ангел мой, прости мне наведенное тебе нынешний день горе, верь, что я б не оставил твою просьбу без внимания, если б уже не предупредил оной исполнением того, о чем ты меня просишь. Ради Христа Спасителя, будь покойна».
Екатерина Трубецкая — Сергею Трубецкому
Декабрь 1825 года
«Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я всё готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе. Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать. Меня будущее иногда беспокоит на твой счет. Иногда страшусь, чтоб тяжкая твоя участь не показалась тебе свыше сил твоих… Мне же, друг мой, всё будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою».
Кондратий Рылеев — Наталье Рылеевой
Март 1826 года, Петропавловская крепость
«Прости меня великодушно, мой милый друг, я иногда бог знает что пишу к тебе, чтобы только тебя успокоить: могу ли быть покоен, когда ты и несчастная наша малютка беспрестанно пред моими глазами. Мой милый друг, я жестоко виноват пред тобой и ею: прости меня, ради Спасителя, которому я каждый день вас поручаю. <…> О свидании нашем опять не могу тебе более ничего сказать, как только: надейся и моли Бога. Ежели же эту милость нам окажут, то обдумай хорошенько, брать ли с собой Настиньку. Лучше откажусь от сладкаго утешения видеть ее, если она от свидания со мною расстроит свое здоровье; она так слаба. Матушке твоей и сестрице мое душевное почтение; также всем здешним родным и знакомым, и особенно Праск. Вас. Прощай, мой друг, да будет над тобой и мною и нашею малюткою Божие благословение…»
Наталья Рылеева — Кондратию Рылееву
25 июня 1826 года
«Мой милый друг, могу верить тебе, что ты расстроился. Я по сию пору не верю, что я тебя видела. Точно сон или мечта — так краткое время! Я не нашлась ничего поговорить с тобою; теперь не имею мысли писать к тебе. Вся душа моя наполнена одним: сегодня день торжества, день рождения того, от кого зависит все счастие России. О всещедрый Отец и сердевидец, ниспошли на него вся благая, он подобен тебе в милосердии! Сегодня многие будут благословлять имя сего милосердаго отца и прольют сердечныя слезы благодарности пред престолом Всевышняго. Какое утешение в несчастии — упование на Бога, надежда на правосудного и милосердного Государя. Мы первые должны во всю свою жизнь чтить его ангелом-хранителем нашим. Ты, мой друг, пишешь об Настиньке, что она худа: она была очень больна, теперь только начала поправляться. Я благодарна Соломону — он ее пользовал. Еще спешу тебя уведомить: Веселков деревню не покупает: говорит, что мужики очень бедны и избалованы; надо много суммы, чтобы привесть в порядок, чтоб иметь доход. <…>
Я не понимаю, что тебе, мой друг, хочется, чтоб я ехала к маменьке, и как ты легко судишь, могу ли я где-либо быть покойна без тебя. Для меня не страшно какое бы ни было несчастие, но с тобой вместе разделить. Нет ужаснее для меня с тобою разлуки: я не перенесу — и тогда что будет с нашею несчастною сиротою? Не будем ли отвечать пред Создателем! Неужели ты отчаяваешься в милосердии Государя, что он этого не позволит? Нет, он сам супруг и отец, и правосуден. Проси сего единаго блага и надейся, а я буду стараться устроить все дела. Прошу твоего совета, что мне делать с мебелью? Я не знаю, что стоит, также и библиотека. Ты молчишь. Уведомь, ради Бога. Прости, мой несчастный друг. Пиши. Одно мое утешение. Родные и все знакомые тебе кланяются. Настинька кланяется и ручку целует: хотела сама тебе писать, да карандаш свой где-то потеряла и в большой печали, что не может писать тебе».
Кондратий Рылеев — Наталье Рылеевой
13 июля 1826 года
«Бог и Государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорною. Да будет его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущаго, и Он утешит тебя. <…> Я ни разу не возроптал во всё время моего заключения, и за то Дух Святой давно утешал меня. <…> О милый друг, как спасительно быть христианином. <…> Я просил нашего священника посещать тебя. Слушай советов его и поручи ему молиться о душе моей. Отдай ему одну из золотых табакерок в знак признательности моей, или лучше сказать на память, потому что возблагодарить его может только один Бог за то благодеяние, которое он оказал мне своими беседами. Ты не оставайся здесь долго, а старайся кончить скорее дела свои и отправься к почтеннейшей матушке. Проси ее, чтобы она простила меня, равно всех родных своих проси о том же <…> Я хотел было просить свидания с тобою; но раздумал, чтоб не расстроить себя. Молю за тебя и Настиньку и за бедную сестру Бога, и буду всю ночь молиться. С рассветом будет у меня священник, мой друг и благодетель, и опять причастит. Настиньку благословляю мысленно нерукотворенным образом Спасителя и поручаю всех вас святому покровительству Живого Бога. Прошу тебя более всего заботиться о воспитании ея. Я желал бы, чтобы она была воспитана при тебе. Старайся перелить в нее свои христианские чувства — и она будет счастлива, несмотря ни на какие превратности в жизни, и когда будет иметь мужа, то осчастливит и его, как ты, мой милый, мой добрый и неоцененный друг, счастливила меня в продолжение восьми лет. Могу ли, мой друг, благодарить тебя словами: они не могут выразить чувств моих. Бог тебя наградит за всё. Почтеннейшей Прасковье Васильевне моя душевная, искренняя, предсмертная благодарность. Прощай! Велят одеваться. Да будет Его Святая воля.
Твой истинный друг К. Рылеев.
У меня осталось здесь 530 р. Может быть, отдадут тебе».
Осип Мандельштам — Надежде Мандельштам
7 мая 1937 года, Воронеж (место ссылки)
«Надик родной!
Приезжай поскорей! Дышать без тебя трудно. Весна не в радость. Приезжай скорей. Сегодня пришли два твоих письма от 29 и 30. У тебя сразу трое гостей. Почти как дома. <…>
Вчера ночью я сбежал от мамы, как испанка от старой дуэньи. В 12 ч. в окно постучали Наташа и ее Борис. Мама спала. Я тайно выкрался, и пошли в «Бристоль». Борис поставил на троих одну свиную котлету, три апельсина и бутылку бордо. Я принес маме апельсин и положил под подушку. Она проснулась и сказала: я не маленькая. Она не заметила, что я уходил. Только что пришло письмо от Рудакова. Разобрал его с колоссальным трудом. Он пишет (кажется?), что стихи неровные и что передать это можно только в разговоре. Большое новое идет от стихов о русской поэзии? Да?
Сейчас был в книжном магазине — большом. Там изумительные «Металлы сассанидов» Эрмитажа: 50 р. Добрая продавщица мне отложила. Как видишь, я сумасшедший дурак. А эти блюдечки персов мы все-таки купим. Такие уж мы уроды. Деточка, приезжай скорей — Няня без тебя задохнется. Он больше не может мотаться и ждать. Ау? Надик? Ау? Скорей.
Няня».
Надежда Мандельштам — Осипу Мандельштаму
22 октября 1938 года
«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Осюша — наша детская с тобой жизнь — какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды — это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка — тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь…
Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и всё безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье — и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному — одной. Для нас ли — неразлучных — эта участь? Мы ли — щенята, дети, — ты ли — ангел — ее заслужил? И дальше идет всё. Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой и час, как в бреду, — мне очевиден и ясен.
Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я всё спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести всё это добро, потому что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я — дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, — я плачу, я плачу, я плачу.
Это я — Надя. Где ты? Прощай.
Надя».
Осип Мандельштам — Александру и Надежде Мандельштам
30 ноября 1938 год
«Дорогой Шура!
Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак. Получил 5 лет за к. р. д. по решению ОСО. Из Москвы, из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехали 12 октября. Здоровье очень слабое, истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей.
Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.
Родные мои, целую вас.
Ося».
Осип Мандельштам умер 27 декабря 1938 года в пересыльном лагере во Владивостоке.
Мы работаем для вас — оформите донат, чтобы «Бумага» и дальше писала о событиях в Петербурге
поддержать 💚Что еще почитать:
- «Не отступайте — этим вы приближаете будущее». Большая история акциониста и заключенного Павла Крисевича, рассказанная им самим.
- «Раньше мне было сложнее отвечать на агрессию — тюрьма этому учит». Юлиан Бояршинов, осужденный по делу «Сети», вышел из колонии. Вот его первое интервью.
- Это аудиоспектакль «Любовные письма» — выберите дом на карте и послушайте признание.
