«До какого-то момента я верил, что нужно остаться в России». Хореограф Илья Живой — о том, как уволился из Мариинского театра и как с афиш пропало его имя

На сайте и афишах Мариинского театра теперь нет имени Ильи Живого — молодого хореографа, который работал с театром с 2008 года и чьи балеты были отмечены театральными премиями. Весной Живой опубликовал несколько антивоенных постов.

«Бумага» поговорила с Ильей Живым о реакции руководства на его антивоенную позицию, 15-летней работе в Мариинском и проектах за границей.

Илья Живой

хореограф, артист балета

— Как вы узнали, что Мариинский театр убрал ваше имя из афиш и описания спектаклей?

— На самом деле я узнал об этом случайно и совсем недавно, около месяца назад. В тот день в Мариинском был показ одной из моих работ. Супруга зашла на сайт театра, чтобы узнать состав спектакля и количество зрителей. Мы всегда внимательно относимся к своим проектам: когда проходит спектакль, проверяем информацию, даже если нас нет рядом с ребятами.

Тогда супруга прислала мне скриншот сайта Мариинского театра без моего имени. Она решила проверить мой текущий репертуар и убедилась, что другие работы находятся на сайте без упоминания меня в качестве хореографа.

Конечно, было негодование. Потом я подостыл и подумал, что на сайте может быть техническая ошибка. У нас есть специальные странички для артистов, на которых можно прочитать биографию и репертуар. После увольнения эти страницы удаляются с сайта. Я подумал, что информация обо мне стерлась автоматически, поэтому на афишах не отображается мое имя. Но через одного из сотрудников театра я выяснил, что это было целенаправленное действие руководства, а не техническая ошибка.

— Вы знаете о других подобных случаях?

— В текущей политической ситуации мой случай далеко не уникальный. Их множество среди людей искусства. Я уверен, что мы еще не обо всех знаем. Просто кто-то более популярен и медиен: например, Серебренников и Акунин. Кто-то менее, про них мы, возможно, никогда не услышим.

Мне известен также случай с Алексеем Ратманским. В Большом театре шла одна из его работ, которая осталась без упоминания его имени в качестве хореографа. В Мариинском театре его имя тоже убрали из афиш. Я думаю, мы с ним в одном списке. О других случаях я пока что не слышал. (Имя Ратманского действительно отсутствует в описании балетов «Золушка», «Лунный Пьеро» и других, а вместо страницы хореографа сайт Мариинского театра выдает ошибку 404; в Петербурге Ратманский ставил также реконструкцию балета «Дочь фараона», спектакль был на финальной стадии — прим. «Бумаги»).

— Вы знаете, почему руководство Мариинского театра приняло такое решение?

— Практически сразу после того, как узнал, что мое имя убрали, я направил запрос к руководству театра с просьбой предоставить мне любой официальный ответ: приказ, документ или разъяснение того, почему моего имени больше нет в афишах и на сайте. Долгое время я не публиковал комментариев о случившемся в социальных сетях, потому что ждал этого ответа. Ко мне лично перед этим запросом никто не обращался. В конце концов, никаких уведомлений от руководства я не получил.

Мне сложно судить, как принимаются руководством подобные решения и диктует ли их кто-нибудь сверху. Я не в курсе, работает ли с руководством по этим вопросам министерство культуры и каким образом оно сотрудничает с вышестоящими государственными организациями. Всё может быть, я считаю.

По личному опыту могу сказать, что работа с руководством Мариинского театра и до этого складывалась не всегда хорошо: были проблемы в соблюдении авторских прав, подписании и заключении контрактов и договоров.

— Какие у вас сейчас юридические отношения с Мариинским театром?

— Я больше не работник Мариинского театра: уволился еще в марте по собственному желанию.

Когда СВО только началась, мы не могли более оставаться в России, так как моя супруга наполовину украинка и часть нашей семьи проживает на территории Украины. Мы решили уехать в Таллин.

Спустя какое-то время я понял, что мы не вернемся, и написал официальное письмо в театр с просьбой уволить меня. Руководство уволило меня без каких-либо вопросов и комментариев.

— Как вы принимали решение об отъезде?

— Я и супруга были морально раздавлены с самого начала СВО: мы не могли нормально работать, спать и есть, думаю, как и многие люди в этот период. Мы постоянно следили за политической ситуацией: смотрели ютьюб, читали телеграм-каналы оппозиционных СМИ. Это было сложное время.

Я помню момент, когда решил, что пора уезжать из России. Это было 3 марта, на сцене театра как раз показывали мой балет «Времена года». После очередной дозы каких-то новостей — уже тогда были комментарии о вероятности мобилизации, закрытии границ, введении специальных режимов — всё вокруг смешалось в огромный кошмар. Тогда прямо перед спектаклем мне позвонила жена и в слезах сказала: «Илья, приезжай домой. Нам нужно уезжать». Я вышел на сцену, пожелал удачи коллегам и ушел. На следующее утро мы уже были на пути в Таллин.

Мне было очень тяжело уезжать. Смысл моей работы в Мариинском театре был в том, чтобы развивать искусство в своей стране. До какого-то момента я верил в то, что нужно остаться в России. Мы показывали, что есть новое поколение молодых, амбициозных и голодных до творчества людей, которые делают сильные проекты, что мы являемся представителями российского искусства. У нас было очень сильное желание показать миру, что российский театр развивается, что он разносторонний и качественный. Но время расставило всё на свои места.

— При каких условиях вы вернетесь в Россию и продолжите свою работу здесь?

— Это очень трудный вопрос. Читая новости и следя за всем, что сейчас происходит, я могу быть уверен, что в ближайшее время мне нет пути обратно.

После того как твое имя вычеркнули из афиши и удалили со всех ресурсов театра, можно подумать, что ты особо и не был нужен, раз, отклонившись чуть-чуть от официального вектора, сразу становишься никем и ничем для соотечественников и представителей мира искусства в России.

Тем не менее в России осталась моя семья. Побыть с близкими людьми и семьей — это очень важный и серьезный повод, чтобы приехать в Россию. Но полное возвращение пока мне не видится возможным.

— Как отреагировало руководство театра на ваши заявления в начале войны?

— Реакции со стороны руководства Мариинского театра не было. Всё происходило в одностороннем порядке: я написал бумагу об увольнении и подал запрос в театр, чтобы они пояснили исключение моего имени из афиш. Ни до увольнения, ни после я не получал обратной связи от руководства.

Я хотел бы немного уточнить смысл моих публикаций в инстаграме, чтобы люди воспринимали их правильно. Я сделал несколько постов: один в феврале и второй в марте. Первый нес больше эмоциональный характер, чем информативный. Во втором посте я выразил негативную позицию к любым проявлениям агрессии.

Важный месседж был в том, чтобы мировое сообщество и отдельные люди, которые наблюдают горящие заголовки в СМИ, получали дополнительную информацию и не думали, что все граждане России имеют только одну точку зрения. В частности, я писал о людях культуры, искусства и спорта. Потому что мы испытываем огромное давление. Мне хотелось сказать: «Не все люди в России думают одинаково».

— Как отреагировали коллеги на начало войны и ваше решение об отъезде из России?

— Большинство людей, с которыми я был близок, поддержали мою позицию в обоих случаях. Кто-то из них покинул Россию гораздо раньше, кто-то позже, а некоторые остались работать в стране.

Надо понимать, что у всех разные обстоятельства, не все имеют возможности высказаться сейчас. Мы хорошо знаем, как работает свобода слова в России: человек может оказаться в очень плохих условиях за выражение своей точки зрения. И всё ужесточилось после начала действий на Украине.

Я думаю, что многие люди опасаются за своих родных, боятся за свою будущую жизнь и карьеру. У меня нет абсолютно никакого права осуждать их. Жизни разные. И причины могут быть разными.

— Вы начали работать в Мариинском театре в 2008 году. Что изменилось за почти 15 лет?

— На самом деле изменилось всё.

После того как я окончил Академию Русского балета имени А. Я. Вагановой, и был принят в балетную труппу Мариинского, изменилась система оплаты. Раньше она была контрактной: оплата зависела не от количества работы, а от уровня сотрудничества. Выше уровень сотрудничества — выше зарплата.

С течением времени у нас ввели систему гонораров: оценили каждую партию в спектакле — будь то массовка или ведущая роль — и составили список. С того момента каждая роль в спектакле приносит определенное количество денег актеру: чем больше ты играешь, тем больше можешь заработать. Руководству театра, насколько я могу судить, стало важно не только нести искусство в массы, но и получать прибыль.

Мое мнение: такая система оплаты труда усугубила ситуацию. Мариинский начал показывать огромное количество спектаклей. Репертуар стал слишком загруженным, нам стало сложно освободить место для репетиционного процесса и создания новых постановок. Совмещать репетиции с постоянными спектаклями слишком трудно, а без них артисты перестают получать деньги. В какой-то момент это начало негативно сказываться на артистах, порой даже на качестве спектаклей: люди просто не успевали восстанавливаться. Переходить из одного образа в другой по щелчку пальца не получится — организму нужен отдых, как в любом деле.

В свете последних политических событий многие хореографы отозвали свои спектакли из репертуара. Пропали также поездки за границу на ведущие площадки мира. Раньше Мариинский театр гастролировал по всем ведущим сценам: США, Азия, Европа. Теперь подобные гастроли заменены на гастроли по России.

Я боюсь судить, в каком состоянии сейчас находится российская культурная среда и готов ли сейчас зритель в свете последних событий получать подлинное удовольствие от спектаклей.

— Что будет с вашими работами в Мариинском театре?

— Точно сказать не могу. У меня есть предположение, что театр может попытаться ограничить показ моих работ или вовсе их прекратить. Театр — огромная структура, за годы работы в ней я столкнулся с большим количеством несправедливости и халатности в отношении авторов и авторских прав.

Для меня как для автора важно, чтобы спектакль жил. Надеюсь, что Мариинский театр продолжит ставить мои постановки. Я готов принять, что мое имя не вернут в афиши, главное — чтобы зритель мог посещать театр, видеть эти спектакли, получать эмоции и черпать вдохновение. Это сейчас очень важно.

— Чувствовали ли вы цензуру в Мариинском театре и менялось ли это ощущение за время вашей работы?

— Смотря что вы называете цензурой. Мариинский театр как хранитель классического наследия российского искусства нельзя сравнивать с какими-то европейскими площадками — они более открыты для экспериментов и нового восприятия.

Политической цензуры в Мариинском театре я раньше не ощущал и не слышал. Сейчас я не могу судить: я уехал из России.

В те несколько дней в России я не был особенно заинтересован в каком-то анализе ситуации. Все были в невероятной растерянности. Люди скорее думали, как жить дальше. Могу только сказать, что ощутимой разницы я не заметил. Сейчас, может, видны изменения, но я о них не могу знать.

— Как в мировых театрах воспринимают артистов из России?

— Могу сказать, что лично я с дискриминацией не столкнулся. Никому не было дела до моего паспорта и моих убеждений. Когда всё только начиналось, во время первых консультаций с потенциальными заказчиками возникали небольшие трудности. Но стоит понимать, что эти люди создают не только искусство, но и репутацию для своего бизнеса.

За время эмиграции мне удалось осуществить проекты в США, Испании, Швейцарии, Дании, Грузии, где я сейчас и нахожусь. Я встретил много положительной критики после своих премьер: многие люди выступают против «культуры отмены» и считают, что русское искусство должно быть представлено не только в России.