Почему зрителям нравится видеть на экране зомби и каннибалов, как на популярность темы смерти повлияли фашизм, сталинизм и философия Мишеля Фуко и чем вампиры в русской культуре отличаются от голливудских?
«Бумага» поговорила с профессором Технологического института Джорджии и автором книги «Торжество смерти в современной культуре» Диной Хапаевой.
Дина Хапаева
Профессор Школы современных языков Технологического института Джорджии (Атланта, США)
— В 2017 году у вас вышла книга «Торжество смерти в современной культуре», в которой говорите о «культе смерти» в массовой культуре. Что это означает?
— Под культом смерти или, как я его называю, танатопатией (от греческого θάνατος, — смерть; πάθος — страсть, тяга, поклонение) я понимаю современную ситуацию, когда массовая культура фокусируется на монстрах-убийцах. А сами они становятся любимыми героями поп-культуры. Сейчас смотреть, как режут женщину циркулярной пилой на экране, вполне обычно, этим никого не удивишь, — но еще некоторое время назад от такого зрелища все бы с ужасом отвернулись.
Я расцениваю культ смерти и следующие за ним фильмы ужасов или хоррор-сериалы не с точки зрения психолога, а с точки зрения культуролога и историка.
На протяжении истории были и другие периоды повышенной фиксации на смерти: например, ей восхищались в викторианской Англии. Но уникальность современного культа смерти состоит в том, что в западноевропейской традиции, в литературе и кино, людей впервые начинают рассматривать как естественную пищу для зомби или вампиров, и эти монстры становятся главными героями повествования — теми, кому читатель должен сопереживать и симпатизировать. В таких фильмах жертвы, то есть люди, не вызывают сочувствия.
У среднестатистического зрителя не возникает вопросов, когда герои «Дневников вампира» пьют кровь из человека или когда главный герой «Ганнибала» готовит человеческую плоть.
— Культ смерти создают или это закономерный результат развития культуры?
— Этот культурный тренд приобрел сегодняшний размах в значительной степени в результате развития философских идей. Первые всплески танатопатии в массовой культуре можно проследить в 1980–1990-х годах, особенно в конце десятилетия. Тогда выходит целый ряд фильмов, в сюжете которых есть каннибализм, и вампиры становятся одними из центральных персонажей. До этого времени монстры оставались антагонистами, и даже если у них были привлекательные черты — зрители не сомневались в том, что они чудовища и преступники.
В конце 1980-х — начале 1990-х годов происходит переворот в культурной парадигме, когда читателю или зрителю предлагают смотреть на мир глазами монстра-убийцы и идентифицироваться с ним. В это время в массовой культуре уникальность человеческой жизни ставится под вопрос: людей-героев можно убивать просто так — и зритель отнесется к этому нормально.
Интересно, что в это же время, как показывают антропологические исследования, культ смерти начинает проявлять себя как культурное движение, которое объединяет не только изменения в восприятии людей в кино и прозе, но и радикальные изменения в культах, ритуалах и социальных практиках, связанных со смертью. Например, появляется мода на черепа и скелеты, одежда с символами смерти. Тогда же в мире развиваются death studies: [исследование] смерти становится самостоятельной дисциплиной и объединяет вокруг себя широкое поле из других дисциплин.
— Что привело к развитию культа смерти?
— Дело в том, что антигуманизм стал превращаться в товар массовой культуры. Думаю, важным фактором стало то, что в 1970-е годы в силу ряда интеллектуальных, эстетических и исторических причин происходило радикальное разочарование в человеке как носителе высших идеалов и человечности как высшей ценности. Это случается на фоне осознания преступлений против человечества, совершенных в первой половине XX века: фашизма, сталинизма, а также под влиянием критики гуманизма.
Одна из форм критики гуманизма — «французская теория»: структурализм, постструктурализм, деконструкция, философии Мишеля Фуко, Жака Деррида и Клода Леви-Стросса. Они все очень радикально отказывались от понятия гуманизма, следуя критике Карла Маркса и Ницше. Но их критика идет дальше: они атакуют идею о человеческой исключительности и антропоцентризм. И в это же время, когда они пишут свои главные работы, в Англии начинается подъем движения за права животных, для которого отрицание тезиса о человеческой исключительности крайне важно. Одновременно приобретает популярность трансгуманизм, задача которого — преодоление человеческой природы. Думаю, всё это в совокупности позволило создать благоприятный интеллектуальный фон для того, чтобы легитимизировать насилие в кино, сериалах и играх и представить его обычным делом.
С тех пор популярность фильмов, сериалов и видеоигр, в которых главными героями являются монстры-убийцы, только росла. Не нужно быть исследователем, чтобы это заметить: например, первую серию первого сезона телесериала «Ганнибал» одновременно посмотрело 4,3 миллиона человек — и это только в США.
Важной стадией формирования культа смерти стал [выход] серии книг про Гарри Поттера. В ней двигателем развития сюжета как раз является ожидание читателями насильственной смерти главного героя.
К тому же следует подчеркнуть, что в массовой культуре в последнее время особую популярность приобрел каннибализм. Возможно, культ смерти таким образом частично сдвигает табу на поедание людей. Вообще, повышенный интерес к пище в наши «сытые времена», вероятно, тоже свидетельствует о пересмотре того, что можно есть, а что нельзя, проявлением чего является развитие food studies (исследование пищи и связанных с ней контекстов в науке, искусстве и других областях — прим. «Бумаги»).
— Какие идеи транслируют через монстров и сцены насильственной смерти?
— Критики, [придерживающиеся] ультралевого направления, утверждают, что когда на экране зомби ест мозг человека или вампир кого-то убивает, то зрители воспринимают это как форму протеста против капиталистической эксплуатации или несправедливости общества. Но они забывают, что насилие никогда не может быть просто метафорой, и так или иначе направлено против человека как высшей ценности.
К тому же существует коммерческий эффект — решающий в данном случае. Он прослеживается во многих произведениях массовой культуры: начиная от «Гарри Поттера» и заканчивая современными вампирскими сагами, в которых показывается насилие. Это и обуславливает их массовость.
Представляя монстров, авторы (в особенности авторы литературы для подростков) не всегда отдают себе отчет в том, как изображают жизнь жертв на экране. Сейчас многие из них прямо говорят: моралистические сцены с маленькими бедными детками уже никого не интересуют, а подросткам нужно знать о реальном мире — с убийствами, изнасилованиями и прочим. Причем часто изображение насилия объясняется еще и тем, что это якобы дает голос детям, которые стали жертвами насилия.
Я не согласна с этим и считаю, что если показывать пережившему насилие ребенку насилие как важнейшую и неотъемлемую часть мира, то у него может сложиться впечатление, что кроме насилия в мире ничего нет и быть не может.
— Изображение монстров в фильмах разных стран как-то различается?
— Я сравнивала вампиров в западной и российской культурах. Здесь очень простая разница: в голливудской продукции вампиры — маргиналы в воображаемом американском обществе: они прячутся, создают свои секретные организации и адаптируются к нормам человеческой жизни. Например, Эдвард Каллен в «Сумерках» ходит в школу.
В российской же культуре вампиры изображаются иначе. Например, «Дозоры» Лукьяненко и Empire V Пелевина показывают вампиров как охранников концентрационного лагеря, в котором содержат людей. В российской прозе вампиры принимают решения, управляют миром и относятся к людям как к пище.
— Почему людям вообще нравится смотреть на насилие на экране? Понятно, что сериал может увлечь сюжетом, но ведь еще существуют боди-хорроры, направленные именно на демонстрацию страданий людей.
— На мой взгляд, дело не в том, что людям нравится испытывать страх, — а в том, что они хотят видеть себя участниками массовой культуры, моды. Ведь на самом деле насилие навязывается массовому зрителю как часть развлечения. Каждый раз, когда мы видим превращение человека в пищу или его зверское убийство, мы расцениваем это не как преступление, а как норму.
Популярность основанных на культе смерти фильмов, книг и других произведений, на мой взгляд, имеет колоссально значимые культурные и психологические последствия для общества.
Но крайне важно подчеркнуть: цензура никогда не будет в состоянии решить эту проблему и никогда не сможет противостоять танатопатии. Единственный способ противостоять этому тренду — вести общественную дискуссию о том, почему это происходит и в чем причины антигуманизма. И только это способно изменить общественные настроения и прекратить — или резко снизить — спрос на такие развлечения.
