Весной 2022 года IT-специалист и бывший организатор избирательных кампаний Петр Лосев создал бумажный журнал для политзаключенных — «Тюремный вестник». Сам Петр иллюстрировал новости мемами, а петербургский художник Федя DDS рисовал для журнала комиксную обложку с картиной событий за месяц.
Спустя год «Вестник» столкнулся с тюремной цензурой: журнал не доставляли по надуманным причинам. Тогда Петр создал второй проект — «Свобода переписки» — и начал судиться с ФСИН. Идея оказалась эффективной: двое цензоров уволились, еще с двумя колониями заключили мировое соглашение.
«Бумага» спросила Петра Лосева, почему ему не нравится термин «политзаключенный», кто выпускает журнал и судится против цензуры и как участвовать в этих проектах.
Петр Лосев
IT-специалист, создатель проектов «Тюремный вестник» и «Свобода переписки»
«Колонки нам писали Андрей Медоваров и Олег из города Кашин». Как появился журнал для политзаключенных — с мемами и красочной обложкой
— В 2021 году закончилась моя карьера политменеджера, я перестал заниматься избирательными кампаниями и захотел создать свой проект (Петр Лосев участвовал в кампаниях Дмитрия Гудкова в Москве 2016 и 2018 годов, а также Романа Юнемана в 2019 и 2021 годах — прим. «Бумаги»).
На меня повлияло интервью фигуранта Болотного дела. Когда он сел, не были популярны «Яндекс.такси» и другие привычные нам приложения. Он вышел буквально через несколько лет, но многое в мире изменилось. Тогда я подумал, что заключенным нужна полноценная картина того, что происходит на воле. Речь не про казенные новости о том, что Путин приехал на какой-то завод, а мемы, обсуждения в соцсетях, другая бытовуха.
Затем, в начале 2022-го, посадили моего приятеля Даниэля Холодного, но об этом я узнал спустя полгода. Тогда у меня появилась идея — создать «Тюремный вестник». Этот проект был наполовину общественным (прорвать информационную блокаду) и наполовину эгоистичным. Когда началась активная охота за политическими активистами, я подумал: если вдруг меня посадят, мне бы хотелось, чтобы меня что-то поддерживало.
Сначала я полгода в тестовом режиме делал выпуски только для одного заключенного (по просьбе адвоката я не могу называть имя заключенного, но это владелец крупного бизнеса в сфере IT-безопасности, которого обвинили в якобы госизмене). От него пришли очень положительные комментарии: что такой газеты не хватает и что он дает сокамерникам ее почитать. И тогда я решил: раз у меня выпуски уже готовы, то буду их массово отправлять политзаключенным.
Но просто газета — это достаточно скучно, я захотел сделать какой-то дополнительный импакт. Я попросил художника из Петербурга Федю DDS нарисовать обложку, которая была бы своеобразным снимком времени с посланием о том, что происходит на воле.
Около полугода я мог спокойно финансировать проект из своего кармана на зарплату айтишника. Но тираж рос, и я начал принимать донаты.
Содержание выпуска «Тюремного вестника» постоянно мутирует. Всегда была первая обложка, в которой отображены события за месяц в комиксном стиле. Раньше я писал вступление, где пытался передать свое ощущение времени, — это была такая колонка редактора. Обязательно есть около 70 коротких новостей — внутри них мемы, которые дают контекст. У нас есть рубрика «Твиттерские споры» в юмористическом формате — с обзором всех дискуссий из соцсети за месяц. В конце обычно есть интервью медийного человека либо бывшего заключенного по политическим статьям.
Поскольку на нас действует и официальная, и неофициальная цензура, мы всё пишем эзоповым языком и никаких иноагентов не берем. Колонки нам написали Илья Покращик, Андрей Медоваров, Олег из города Кашин, которые никак не пересекаются с реальными личностями, все совпадения случайны.
Сейчас у «Вестника» в штате состоят менеджер, художник, верстальщик и корректор, а авторы иногда меняются. Новости мы отбираем по принципу того, что нас самих больше всего волнует. Сам я уже не участвую в создании, только мемы подбираю.
«Мы используем термин „политически преследуемый“». Как отбирают получателей «Тюремного вестника»
— Сейчас групп поддержки политзаключенных больше, чем самих политзаключенных. Многие берут медийных личностей и отправляют им письма — и в один момент у них было настолько много писем, что они не успевали отвечать. Поэтому я изначально выбирал тех, кто редко упоминается, и отправлял журнал им. Сперва я использовал списки проекта «Свобот!», а потом мы начали составлять свои.
Нас занесло в сторону правозащиты. Дело в том, что, чтобы отправлять письма, нужно знать, где человек сейчас сидит. Для этого его нужно постоянно мониторить. Правозащитники из старой гвардии — тот же «Мемориал» — медленные в этом плане, к тому же есть идеологические споры, кого считать политзаключенным, а кого — нет. Например, Стрелков-Гиркин (в России его задержали из-за постов с критикой Путина и отправили в колонию по статье о призывах к экстремизму, а суд в Нидерландах приговорил его к пожизненному заключению как виновного в крушении боинга Malaysia Airlines в Донецкой области в 2014 году — прим. «Бумаги») — политзек ли он.
Я использую термин «политически преследуемый». Есть много категорий граждан, которые не считаются политзеками. Например, если к активисту пришли с обыском, нашли у него траву и посадили по 228 статье (хранение, перевозка, изготовление наркотиков — прим. «Бумаги»), то он не политзек. Но при этом он политически преследуемый, потому что, если бы не политика, никто бы к нему не пришел.
В итоге мы решили вести свой список. Сейчас в нем более 1800 человек. Как IT-специалист я создал целую систему для отслеживания событий по каждому из них.
Мы пытаемся делать нейтральный проект. Кажется, мы даже Гиркину журнал отправляли. Но не знаю, получили ли мы от него ответ.
«В 2023 году доходимость выпусков резко упала». Как «Тюремный вестник» постепенно запрещали, но помогли волонтеры
— В основном мы получали положительные реакции заключенных на наш проект. Мы регулярно выкладываем их обратные письма.
Несколько раз нас просили не присылать журнал, но эти отзывы сложно назвать отрицательными. Просто бывали ситуации, когда вместо того, чтобы передать «Вестник», цензор вызывал человека в его свободное время и читал журнал вслух. Соответственно, это занимало личное время человека. Он хотел бы прочесть «Вестник», но не в таком формате.
В лучшие времена мы отправляли журнал 300 заключенным — это максимальный тираж. Но в трети случаев выпуск уничтожался в колонии, не доходя до заключенного. Теперь у нас примерно 150 получателей «Вестника», скольким из них он приходит — непонятно.
В августе 2023 года доходимость наших выпусков резко упала — с 30 % до 10 %. Сперва мы не понимали, в чем проблема, и начали менять форматы, ставить рукописный шрифт, чтобы под письмо мимикрировать. В конце концов мы получили из суда в одном регионе документы для внутреннего пользования о якобы частичном запрете «Тюремного вестника».
До получения этих документов мы собирали статистику по цензуре, почему нас в то или иное место не пропустили. Выглядит всё так, будто цензоры кидают кубик, почему нельзя получать «Вестник»: то потому, что мы СМИ (но нет, мы не зарегистрированы в Роскомнадзоре), то потому, что мы экстремисты или иноагенты (это тоже неправда).
Запрет «Вестника» нельзя назвать глобальным, куда-то журнал всё равно просачивается. Сейчас мы проходим только там, где «очень хорошие» цензоры. Но из-за того, что мы дополнительно выкладываем выпуски в публичный доступ, некоторые волонтеры-энтузиасты копипастят куски и отправляют — и это, скорее всего, доходит. К тому же часто нам рассказывают, что человек на зоне читает журнал, а потом передает его другому заключенному.
«Оказалось, что цензура устроена по-раздолбайски». Как Петр Лосев создал проект «Свобода переписки» и начал судиться с колониями
— Когда «Тюремный вестник» резко перестали пропускать во многие колонии и СИЗО, я решил заняться проблемами цензуры в пенитенциарных учреждениях.
Мы думали, что делать, ведь надо как-то дописываться до людей. У нас было два варианта: либо увеличивать тираж, чтобы до кого-то доходил «Вестник», либо улучшать проходимость. Мы изучили судебную практику по теме цензуры в колониях и СИЗО и узнали, что никто отстаиванием права на переписку системно не занимается. Тогда мы решили попробовать судиться самостоятельно и создали проект «Свобода переписки».
В качестве теста мы подали иск в суд по одному кейсу [Владимира Домнина, осужденного на девять лет колонии по делу о якобы участии в «Правом секторе»] — и неожиданно для нас мы начали выигрывать. Оказалось, что цензура в пенитенциарных учреждениях устроена по-раздолбайски. И это не из-за того, что там сидят какие-то злые люди, а потому что цензорам мало платят, на них давит огромное количество бюрократии, а сами сотрудники ФСИН на многое забивают.
Как только мы начали судиться, нашему подопечному [Владимиру Домнину] сразу начали передавать всю корреспонденцию. Мы уже потирали руки — мол, сейчас победим. Но заключенного отправили в ШИЗО на 55 суток — и это был явный ультиматум нам: вы можете выиграть в суде, но проиграете в целом. И мы пошли с главой колонии на «пацанское», неформальное мировое соглашение. Мы отозвали претензии, а глава выпустил из ШИЗО нашего подопечного и передал все письма. И наши договоренности, как ни странно, до сих пор работают.
«У нас два мировых соглашения и два увольнения цензоров». Сколько стоят суды и насколько они эффективны
— Пока цензура вокруг нашего «Вестника» ухудшалась, мы продолжали судиться. С осени 2023 года мы участвовали в пяти делах и в более чем 30 судебных заседаниях.
Мы попали в удивительную ситуацию: зачастую мы проигрываем суд, но достигаем своих целей. После подачи иска в суд заключенным резко начинают передавать письма. Сейчас у нас два мировых соглашения и два увольнения цензоров.
Когда я общался с другими людьми, которые переписываются с политзаключенными, выяснил, что письма цензурируют вообще по беспределу. Можно написать политзаключенному, например, «Привет, как дела?» и спросить про Новый год в тюрьме, а в ответ придет, что письмо не прошло цензуру.
Смысл тюремной цензуры в том, чтобы люди план побега не составляли, не общались с сообщниками на воле и так далее. Но когда речь идет о бредовых запретах, представители ФСИН никак не могут объяснить свою позицию. Поскольку мы хорошо разбираемся в их правилах и тыкаем в уязвимые места, им приходится придумывать абсурдные отмазки, а в зацензурированном письме «Привет, как дела?» искать секретный шифр.
На заседаниях судья выпытывает из ФСИНовцев ответы про их же правила, всё ли они верно делали, но сотрудников вгоняет это в жуткий стресс. Например, цензоры из московского СИЗО-5 «Водник» и из ИК-5 в Вышнем Волочке уволились после того, как мы вскрыли нарушение бюрократических процедур.
Мы в команде «Свободы переписки» ощущаем себя некими первопроходцами — это и дает нам мотивацию. Мы вышли на непаханное поле. Летом 2024 года проблемой пытался заняться «ОВД-Инфо»: предлагал отправлять обращения против тюремной цензуры, — но делал это, на наш взгляд, плохо. Мы же видим результат — мы стали первыми в истории России, кто официально заключил мировое соглашение, в ходе которого пенитенциарное учреждение признало неправомерную цензуру. Это большое достижение.
Сейчас я пытаюсь создать институцию, которая занималась бы отстаиванием права на свободную корреспонденцию. Мы планируем новые дела. Но мы работаем по такому принципу: нам нужен истец, которому забраковали письмо, и согласие от заключенного о том, что он готов к судам. Ведь после подачи иска на заключенного могут давить с требованием отказаться от дела — не все согласны на такое.
Еще одна проблема — дорогие юристы. В Ижевске, например, мы взяли коммерческого адвоката, который судился по нашим инструкциям — и это стоило 15 тысяч рублей за заседание. Но поскольку ФСИНовцам нечего ответить на наши доводы, они максимально затягивают процесс, а мы в итоге тратим по 100 тысяч на юриста.
Никакие гранты я не хочу брать, чтобы не становиться мишенью для власти. Донатов у моих проектов не очень много. Если тебя репостят ломы, это слабо помогает. Может, нам не удается продать идею читателям, а, может, аудитория не горит желанием донатить. 80 % бюджета — это фандрайзинг среди моих знакомых. В конце этого года я надорвался и набрал донатов по 67 тысяч рублей в месяц на полгода — это весь бюджет на два проекта, ниже зарплаты одного работника НКО.
Конечно, я периодически ощущаю для себя риски, я давно политически активен. Но сейчас я не чувствую, что мы делаем что-то запретное: мы настроены не на конфронтацию, а на диалог со ФСИН. Ведь это не та структура, которая занимается репрессиями, она уже обрабатывает тех, кого репрессировали. У нас нет ненависти или стремления попить крови, поэтому, надеюсь, нас не рассматривают как врагов.
Пожертвовать деньги на работу «Свободы переписки» можно по реквизитам в канале.
Если ваши письма в СИЗО или колонию не пропускает цензура, а ваш адресат согласен судиться, вы можете оставить заявку здесь.
Видите, есть и хорошие новости 💚
Мы продолжим рассказывать вдохновляющие истории — а вы можете поддержать нашу работу
Что еще почитать:
- Вот 20 заключенных из Петербурга, которых вы можете поддержать. Им от 17 до 66 лет, а их срок может продлиться еще очень долго
- Оренбургский платок с колючей проволокой. Как осужденный по делу «Сети» Виктор Филинков и его девушка добились компенсации от колонии и сыграли свадьбу
