Летом 2025 года петербургская художница и актриса Екатерина Березина начала оставлять в трещинах и сколах городских зданий «заплатки» — фигурки людей и животных из глины. Их в городе уже около 20. Петербуржцы быстро заметили их, начали выкладывать в соцсети и обсуждать — кто-то видел в силуэтах боль и страдание, кто-то — легкость и нежность. В комментариях разгорались споры, а скульптуры появлялись всё в новых местах.
«Бумага» поговорила с художницей о ее творчестве, о том, откуда она берет образы для своих работ и почему допускает разные трактовки и отклики — даже самые грубые.
Про скульптуру
— Я с детства рисовала, но никогда не чувствовала себя свободно в живописи. Я всё время копировала и ничего не создавала сама. У меня не было базы художественной школы, не было каких-то идей. Я рисовала и дарила портреты, рисовала животных, пейзажи. А в скульптуре, как-то так получилось с самой первой скульптуры, что это было то, что я сама придумала и слепила. Я уже ничего не копировала.
У меня мама пристраивает бездомных собак, и я захотела ей слепить скульптуру девочки и собаки. Это был 2017 год. Я начала лепить, и у меня было ощущение, будто я лепила всегда. Я и форму чувствовала, и понимала, что хочу сделать. В этом была свобода.
Мне кажется, у художника, я имею в виду вообще любую профессию искусства: режиссера, скульптура или композитора, главный его инструмент — это он сам и его чувствилище. Оно работает 24 на 7 и ты его не контролируешь. Ты как хранилище, вбирающее всё: начиная от искусства — кино, музыка — до бытовых вещей, которые ты непрерывно замечаешь — вены на веках ребенка или руки старика. Вдохновиться можно летящим перышком, океаном, печальными глазами пожилого человека, разрушенным зданием, одиноко сидящей бабушкой или тем, как плетется уставший школьник со школы с огромным портфелем. И мои скульптуры — это некий собирательный образ всего.
У Норштейна в мультфильмах все его персонажи — именно такие собирательные образы. Я читала его книгу и меня поразило, что, придумывая Акакия Акакиевича, он вдохновлялся и только что родившимся младенцем, и глазами людей из концлагеря, и тут же он использовал портреты поэтов, дирижеров. Мои скульптуры — что-то подобное, отовсюду взятые образы.
Вообще, я нигде не училась скульптуре, в этом смысле я самоучка, но одним из своих негласных учителей я считаю Юрия Борисовича Норштейна. Я часто слушаю его интервью, лекции и многое беру от него: от того, как он мыслит и чувствует этот мир, как создает персонажей и работает над деталями. Я даже хочу подарить ему скульптуру в знак благодарности.
Про театр
— Но, наверное, по важности первое место в моей жизни занимает театр. Я играю в Москве в спектакле «Это не я» Антона Федорова в пространстве «Внутри». Пока это мой единственный спектакль. Хотелось бы, чтобы их было больше, но работа с Антоном — это такая вершина, после которой ты мало с кем захочешь работать. Я уже не готова на театр ради театра, хочется качества и глубины.
Сразу после школы я поступила в ветеринарный вуз, но учится туда не пошла. Затем поступила в спортивный университет имени Лесгафта, но проучилась там только полгода и начала поступать в театральный. Четыре года я пыталась поступить: в ГИТИС, в МХАТ, в Щуку (Театральный институт имени Бориса Щукина — прим. «Бумаги»), в Щепку (Высшее театральное училище имени Михаила Щепкина — прим. «Бумаги»), к Райкину (Высшая школа сценических искусств Константина Райкина — прим. «Бумаги»), в Петербурге в РГИСИ.
Дальше первых-вторых туров я не проходила. Отказы воспринимала болезненно, потому что ты еще неоперившийся птенчик и каждый отказ угрожает твоей самоценности. Ты думаешь, точно ли ты профпригоден.
Пока поступала, год была в Конно-драматическом театре «ВелесО» Жени Ткачука под Петербургом, Потом переехала в Москву и ходила на актерские лаборатории в Gogol School, где преподавали актеры из «Гоголь-центра». В одной лаборатории как раз был приглашенным режиссером Антон Федоров. Это был 2019 год, и я поняла, что это абсолютно мой режиссер, я мечтала бы с ним поработать. Спустя несколько лет так и случилось.
Кроме этого, последние три года я много танцевала и участвовала в спектаклях, которые были показаны на Новой сцене Александринского театра.
Про уличные скульптуры
— Впервые мысль о том, чтобы оставлять скульптуры в городе, пришла мне два года назад. Я часто снимала их в каких-то городских ландшафтах, и когда они не просто стоят дома, а вписаны в среду, мне казалось, что это их как-то дополняет, придает другие смыслы. Но тогда это осталось только идеей.
А потом мы гуляли с подругой у Фонтанного дома, и там в стенке, где большой портрет Ахматовой, не было кирпичика. Это очень зацепило мой взгляд, и я сказала, что это прямо идеальное место для моей скульптуры. У меня было сделано два мальчика, не для этого, они просто были сделаны и лежали дома, и я оставила их там у Фонтанного дома.
Я читаю книжку Рика Рубина (американский музыкальный продюсер, неоднократный обладатель «Грэмми» — прим. «Бумаги»), в которой есть мысль о том, что все идеи, любое искусство, бытуют в эфире, готовые воплотиться и обрести выражение в физическом мире. Если идея стучится к одному и ничего не происходит, то она стучится к другому и так до тех пор пока не найдет выход. Наша задача как художников — улавливать сигналы, которые диктует вселенная, пропускать их через себя, преобразовывать и воплощать их через музыку, спектакли, скульптуры.
И я верю, что мои скульптуры — это то, что должно было случиться. Это то, что сейчас нужно людям и городу. У меня было ощущение, что это откликнется в сердцах.
Про выбор места
— Скульптуры я либо леплю дома, либо уже приезжаю на место и думаю о том, что в эту дырку может вписаться, придаю форму. Иногда я не знаю, что это будет и отталкиваюсь от пространства. Иногда я леплю для места, например, у дома Хармса я знала, что хочу оставить просто одиночного мальчика, как бы Хармсу.
Я часто оставляю скульптуры на местах, связанных с искусством. У Большого театра кукол я разместила лошадь с мальчиком, там, где у них сделана инсталляция внутри стены. У цирка разместила лошадь и собаку. Еще три скульптуры я оставила на Моховой, у театрального института.
У дома Каравайчука, он жил на Ваське, не было дырки. А это мой любимый композитор, и мне очень хотелось в его доме что-то оставить. Эти мальчики, они очень как-то похожи на него. В итоге я все-таки нашла место у парадной.
А потом мне стали писать люди: «Спасибо вам большое за ангела, для Олега Николаевича и для нас». Сначала были только благодарности, а потом мне написала девушка, что она встретила женщину, которая собралась идти жаловаться, мол она тут живет и нечего портить дома «вашими ужасными фигурками».
Я запаниковала, думаю, она на меня пожалуется, что делать, надо ехать, снимать. Я сутки об этом думала, уже собралась ехать, и тут мне пишет девушка, что она живет в этом доме, и она в восторге. А я говорю, что еду сегодня снимать скульптуру. А она говорит, нет, не надо. Говорит, мы вчера с жителями этого дома собрались, обсуждали, встретили какую-то бабушку, которая знала Каравайчука, она не против. И мама этой девушки тоже знала Каравайчука. В общем, говорит, оставляйте, пожалуйста. У нас жители дома все адекватные, все не против, не надо ничего убирать.
Это было для меня очень ценно, что люди мои работы приняли, вступились за них, я успокоилась и поняла, что оставляю.
Про обратную связь
— Я обычно устанавливаю скульптуры поздно вечером, но в центре в это время тоже бывает много людей. Я каждый раз очень стрессую, но затем убеждаюсь, что город и люди очень принимают и откликаются на то, что я делаю. Когда я устанавливала лошадь, мимо проходила женщина и так на эту лошадь, а потом мне в глаза, посмотрела, видно было, что скульптура ее очень тронула.
Когда я устанавливала мальчиков у Ахматовой, подошли какие-то два пьющих парня и начали советовать, каким клеем клеить, чтобы было навечно. Забавно было, что одного из них я встретила в другой день, когда устанавливала другую скульптуру. Я подумала, что он мой ангел-хранитель.
В соцсетях мне тоже часто пишут люди, которым мои скульптуры откликаются. Каждому по-разному: кто-то видит в этом себя, кто-то души разрушенных домов, кто-то нежность, а кто-то страдание. Видимо, люди видят то, что их волнует, то, что у них болит.
Лишь один раз мне стало очень страшно. Я зашла почитать комментарии в одном издании, где было написано про мои скульптуры, и там было столько агрессии (Екатерина просила не называть издание, но «Бумага» ознакомилась с этими комментариями. В них фигурки называют «бесовщиной» и «мутантами» и предупреждают, что художнице за них могут «пришить вандализм и экстремизм» или «дискредитацию» — прим. «Бумаги»). Я подумала, боже, неужели люди действительно могут мне что-то сделать. Я довольно спокойно отношусь к хейту, к тому, что порой пишут, что мои скульптуры — это уродство, ужас, кошмар. Потому что добра, света и любви от людей я получаю в тысячи раз больше. Но агрессия меня пугает.
Про смыслы
— Мне кажется, что произведения всегда больше, чем автор, шире и глубже. А художник — это транслятор, который порою сам не знает, что он через себя пропускает. Каравайчук говорил, что не он пишет музыку, а ангелы пишут ее за него .
Я могу вкладывать в работы и нежность и боль, всё, что я собираю и пропускаю через себя. Боли на самом деле очень много вокруг, но люди не хотят сталкиваться с ней. Раньше мы с мамой много ездили в детский дом под Порхов, там дети с особенностями. Маме часто говорили: «Как ты на это смотришь, это же больно». А мама отвечала, что ее приезд, ее присутствие важны для этих детей.
Когда мне было шесть лет, я начала ездить с мамой в приют для собак. И недавно она нашла мои стихи, которые я писала, когда умирали щенки. У них очень хрупкое здоровье, а в приюте много инфекций, они часто болели и иногда умирали практически на моих глазах. Думаю, это оставило след во мне.
Иногда тебе больно, но кому-то становится лучше и светлее от твоего присутствия. И когда ты сама идешь в эту боль, то после наоборот появляетсянекая энергия света, которая затем и проявляется в искусстве.
Я благодарна маме за ее пример самоотдачи, ее умение чувствовать боль и нужды другого. Вокруг нее постоянно оказываются одинокие пожилые бабушки, которым она помогает, бездомные больные собаки и кошки или просто знакомые и друзья, которые нуждаются в той или иной помощи. Мама всегда становится тем человеком, кто не думая протягивает руку помощи. Я стремлюсь быть похожей на нее.
Когда мне люди пишут «вы плодите страдания», я даже не знаю, что им ответить. Мне хотелось бы, чтобы, когда люди сталкиваются с моими скульптурами, в них что-то хоть немного, но менялось. Может быть они остановятся в суете бега, задумаются и чуть-чуть расширят фокус внимания на то, что происходит вокруг них. Может быть вспомнят про какую-нибудь соседскую бабушку, которая уже три года не выходит из квартиры и к которой можно просто прийти, позвонить или принести продукты. Или лишний раз обнимут близкого. Просто заметят человека рядом.
Люди пишут «делайте что-то более позитивное», а я не понимаю: мне феечек по городу оставлять? Но в этом же не будет ни смысла, ни глубины.
Мне очень понравилось, как одна женщина сказала, что мои скульптуры — это души разрушенных домов. Блин, я подумала, это так красиво. Мне пришла в голову ассоциация: дом — это наша душа, и у нее всегда есть какие-то трещины или раны. Но как кто-то красиво сказал, раны — это место, через которое в вас входит свет.
Про планы
— Я живу 50/50 на даче и в квартире. Это для меня идеальный баланс жизни. Два-три раза в месяц езжу в Москву. Для меня это второй дом, у меня там очень много друзей, и важные четыре года своего становления я прожила там.
Я занимаюсь конным спортом уже 15 лет, у меня свой конь, и три-пять раз в неделю я стараюсь ездить на тренировки.
Я бы хотела расширять мои «заплатки» и на другие города и возможно страны, где бываю. В сентябре я была на Камчатке и оставила там две скульптуры. Я оставляла одного мальчика в Москве, но его забрали. Скоро лечу в Новосибирск на гастроли, и друзья там уже ждут меня со скульптурами. В ближайшее время собираюсь поехать к подруге во Владимир, а затем в Великий Новгород — и там тоже оставить.
Еще я думала про выставку, но не просто про выставку скульптур. Мне интересна междисциплинарность. У меня подруга пишет тексты, стихи, еще одна подруга поет, у нее хор. Я думаю, как бы как это всё объединить: и скульптуру, и музыку, и текст, и возможно что-то визуальное. Мне хотелось бы сделать что-то совместно с друзьями, но что это будет, пока даже мы не знаем — жизнь подскажет.
Что еще почитать:
- «Я — актуальное радио». История уличного музыканта Глеба: он поет мемы, Нойза, Шамана и не признает цензуру
- Билетики в детство. Художница вышивает напутствия на коллажах из поездок в электричках — это ее память о бабушке и даче во Мге
Фото предоставлены героиней материала
