«Мы оцениваем наш статус как „командировка“». Экс-депутат Ольга Галкина — об участии в петербургской политике из эмиграции и плане на губернаторские выборы

В 2011 году одним из ярких новых политиков в Петербурге стала 30-летняя «яблочница» Ольга Галкина. Прежде замглавы муниципалитета, она избралась депутатом Закса. Спустя 10 лет Галкина проиграла выборы. А после вторжения России в Украину Ольгу привлекли к уголовному делу, и она уехала.

Сейчас Ольга живет в Берлине, координирует ресурсный центр для эмигрантов и дистанционно продолжает общественно-политическую деятельность в Петербурге. Она одна из соавторок акции «Полдень против Путина».

«Бумага» поговорила с Галкиной о том, как можно заниматься петербургской политикой удаленно, как Ольга и ее соратники в эмиграции переосмыслили «теорию малых дел» и что готовят к губернаторским выборам.

Об участии в политике из эмиграции

— Как ты вернулась к политической деятельности, оказавшись в Германии?

— В Германию приехало большое количество политиков, активистов, муниципальных и региональных депутатов. Чат для новых прибывших сейчас насчитывает 1300 человек. Все мы хотим вернуться обратно при первой же возможности — и мы оцениваем наш статус как «командировка». А пока ты находишься в командировке, нужно попробовать впитать всё то хорошее, что есть здесь, чтобы потом приехать и пересобирать Россию, пересобирать Петербург, чтобы наш дом стал демократическим.

В сентябре 2022 года мы с коллегами придумали программу «Курс на демократию», которая на примере Германии показывает, как можно в короткий исторический период пройти от диктатуры к демократии: что для этого нужно, какие ошибки были совершены реформаторами 90-х, почему тогда не прижилась демократия в нашей стране.

У нас несколько направлений деятельности. Первое — это защита прав россиян за рубежом, адвокация. Мы работаем с зарубежными политиками. Но большая ценность нашей организации в том, что мы работаем и внутри России. Нам удалось учредить ассоциацию депутатов, которые находятся в вынужденной эмиграции. Осенью 2023 года у нас был съезд, и сейчас у нас около ста членов организации: много депутатов из Москвы, Петербурга и других регионов России, также остались действующие депутаты.

Также уже год я работаю в Reform Space Berlin. Это ресурсный центр, где мы оказываем психологическую, юридическую помощь, помощь по миграционным, налоговым вопросам россиянам, которые уехали из-за войны, даем людям возможность общения.

— Поддерживаешь ли ты связь с Петербургом?

— Важно продолжать работать внутри России, поэтому мы решили создать движение «Европейский Петербург». Его учредили 12 человек, часть из них находится за рубежом, часть — до сих пор в Петербурге. Это Наталья Евдокимова, которая работала несколько созывов в Заксе, писала устав Петербурга, социальный кодекс. Сейчас она секретарь правозащитного совета города. Историк Александр Скобов, Людмила Николаевна Васильева, она блокадница, ее можно увидеть, наверное, на каждой акции.

Наша большая глобальная цель — это победа на первых демократических выборах в Петербурге. А сейчас это площадка, чтобы разбавить медийную петербургскую «зет-повестку». Мы ведем «Коричневую тетрадь» — фиксируем всех тех, кто топит за войну, и это не только политики или чиновники, это и деятели культуры, и ректора вузов. Все, кто публично высказывался или работает над тем, чтобы эта война продолжалась.

Я являюсь членом брюссельской группы, куда входят депутаты Европарламента, члены Еврокомиссии, куда подаются санкционные списки. Это работа, направленная в том числе и на наложение персональных санкций на этих людей.

Второй проект — это «Белая книга», список тех, кто выступает против войны публично и не боится этого делать. Мы оцениваем смелость этих людей, их героизм.

У нас идет большая работа по политическим заключенным, мы держим связь с их адвокатами, семьями. Мы постоянно стараемся, чтобы они были в медийной повестке, в первую очередь, внутри Петербурга, потому что эта тема всё-таки замалчивается.

Именно команда «Европейского Петербурга» предложила стратегию «Полдень против Путина» и призвала другие демократические антивоенные силы поддержать ее. Это объединяющая акция солидарности, которая смывает границы. Нас пытаются разделить на уехавших и оставшихся, но это неправильно. Мы тоже выйдем в полдень 17 марта к посольствам стран, где находимся.

А дальше — будет губернаторская кампания, муниципальная кампания. И мы будем принимать в них непосредственное участие.

— Как из Берлина можно принять участие в выборах в Петербурге?

— Мы планируем выдвигать альтернативного кандидата в губернаторы, поддерживать команды, которые пойдут в муниципалитеты. Потому что кандидаты на территории Петербурга будут ограничены нынешним репрессивным законодательством, а мы будем им в помощь — с точки зрения обучения кандидатов и наблюдателей, с точки зрения подачи информации в социальных сетях.

Мы работаем с теми кандидатами, которые естественно выступают против войны, против Путина, против действующего губернатора, но многие вопросы они просто не могут затрагивать, потому что за любую критику сейчас можно получить как административное, так и уголовное наказание.

Есть люди, которые готовы быть альтернативными кандидатами, и мы очень надеемся, что у нас получится это осуществить, не подвергая опасности этих людей. Важно быть единой командой, несмотря на то, что мы физически разделены, потому что у нас у всех одна цель — чтобы не было Путина.

О предвоенных выборах в Закс и уголовном деле

— Как выглядела твоя политическая карьера до 24 февраля 2022 года?

— В сентябре 2021 года в Петербурге проходили выборы в Законодательное собрание. Уже тогда мы понимали, что эта избирательная кампания, наверное, последняя.

Команда решила, что основным кандидатом будет Максим Резник, на тот момент действующий депутат Закса. Мы предполагали, что он может не дойти до бюллетеня, потому что и за ним, и за командой была регулярная слежка и провокации с 2019 года.

Я была планом «Б», поэтому стала выдвигаться параллельно с условием, что если Максим дойдет до бюллетеня, то я сниму кандидатуру. Мы не просчитались и за два месяца до выборов Максим оказался под домашним арестом, и мне пришлось вступить в предвыборную гонку. Мы проделали огромную работу и закрыли наблюдение по несколько человек на каждый участок.

После обработки 85 % бюллетеней в вечер воскресенья после выборов я была в большом отрыве от второго места, и догнать меня было практически невозможно. Но на участках, где еще не подвели итоги, члены комиссии засунули в мешки не подсчитанные бюллетени, не заполненные протоколы, и под прикрытием бритоголовых мальчиков уехали в здание администрации Московского района.

Мы с наблюдателями поехали туда же, и было понятно, что там фальсифицируют выборы под руководством депутата Госдумы Виталия Милонова. Им нужно было подогнать результаты по всему округу так, чтобы их кандидат был первым. Это было даже математически сделать сложно, так как 85 % бюллетеней уже было посчитано, а результаты внесены. Милонов пытался нас отвлечь, чтобы мы не нашли те комиссии, которые уехали без подсчета голосов с избирательных участков вместе с бюллетенями и без протоколов. Поэтому он вел себя крайне вызывающе, оскорблял, кричал.

Сейчас мы перескакиваем вперед, но по первости меня в Берлине представляли именно так: «Это та, кто дала по морде Милонову». Многие люди жали мою руку и говорили, как бы они хотели быть на моем месте.

В здании администрации я дежурила почти двое суток, но им удалось провести человека с четвертого места на первое. У нас были все доказательства фальсификации, но в судах это не удалось доказать. Мы также подали в суд на Милонова о защите чести и достоинства, но довести это даже до рассмотрения нам не удалось.

После выборов меня пригласили вернуться в Закс в команду Марины Шишкиной, на тот момент члена «Справедливой России» и вице-спикерки городского парламента. Ее команда на тот момент была особой частью «Справедливой России», с самостоятельной политикой и позицией. Я согласилась, потому что мне казалось, что с этой командой мы сможем вместе сделать много полезных дел для города.

— Как развивались события дальше?

— Когда началась война, я очень громко молчала. В соцсетях я ограничилась короткой безоценочной позицией, что я против войны. Статус государственной служащей не позволял писать всё, что очень хотелось бы написать на тот момент.

Утром 24 февраля мне казалось, что в Петербурге все выйдут на улицы и скажут, что мы против, потому что это город, который пережил блокаду. У меня бабушка пережила блокаду, и нас воспитывали так, что всё что угодно, но не война.

Я выходила к Гостиному двору, но людей было не так много, как должно было бы быть. И это объяснимо, — журналистов из года в год душили, активистов травили и убивали.

И спикер Бельский, и руководитель его аппарата несколько раз проводили со мной беседы в стенах Мариинского дворца о том, что я должна молчать, так как у меня дети, и я не должна подставлять команду, с которой работаю.

5 марта, рано утром к нам домой пришел СОБР — в масках и с оружием. Ужасно, что это было при детях, их это сильно напугало. Моему сыну было шесть, дочке — девять.

Тогда еще не было военных статей по дискредитации и так далее. Поэтому мне сообщили, что я фигурантка уголовного дела о телефонном терроризме. По этой статье до семи лет тюрьмы.

Уже после всех допросов и обысков я без протокола поговорила со следователем. Он сказал, что «мы, естественно, у тебя ничего не нашли, но переквалификация тебя в подозреваемые — это минутное дело».

На вопрос, что мне делать, неужели мне придется-таки уезжать, он сказал: «Решайте сами». Всё это время мы с командой не были готовы уезжать. Я поддерживала Алексея Навального и понимала, почему он вернулся. Я считала, что если называю себя политиком, то должна быть там [в России].

Мне пришлось выбирать между материнством и активизмом. Я выбрала первое, потому что не хотела еще больше травмировать психику детей. Два года спустя я вижу, как тяжело обыск и отъезд дался детям, особенно дочке. Она очень скучает по нашему дому, но говорит, что никогда больше не сможет в нем жить, потому что всё время будет ждать, когда опять придут дяди в масках. Она даже здесь, в Берлине, очень боится полицию.

Мне не свойственно копить злобу и ненависть, но я не смогу простить, что мне пришлось увезти семью в никуда, что полицейские глумились над нами, что я не знаю, увижу ли маму.

— Чувствуешь ли ты себя в безопасности в Берлине с учетом нападений и отравлений?

— Сложно ответить. По сравнению с Россией, да, конечно, я чувствую себя здесь в безопасности и я уверена в безопасности своих детей. Есть ли какие-то возможности здесь навредить оппозиционным политикам? Да, конечно, но мы как-то стараемся об этом не думать.

О переоценке политического опыта с 2010-х

— Как ты переживала эмиграцию?

— Я отвозила детей в школу, а потом плакала до момента, когда их нужно было забирать. Слезы лились градом.

Я никогда не использую термин «коллективная вина», даже «коллективная ответственность». Это неприемлемо. Но [я чувствовала] вину как человек, который почти 20 лет занимался общественно-политической деятельностью в Петербурге.

Мы с коллегами анализировали годы нашей общественно-политической деятельности и задавались вопросом, не нужно ли было пойти другим путем, а не нужно ли было ещё 10 лет назад разделить всё на черное и белое, отойти от теории малых дел? Нам тогда казалось важным сохранять скверы, биться против намыва. Но защищая какой-нибудь парк, мы вступали в переговоры с «Единой Россией». Казалось, что это полезно и правильно, если привлекая их к борьбе и отдавая им условную победу, мы спасали, в том числе парк на Смоленке.

Но мы пришли к выводу, что если бы пошли другим путем, то не взрастили бы прекрасное гражданское общество, большая часть которого, правда, уехало. Но оно есть, и что самое интересное — в нем велика доля петербуржцев. И я уже молчу, сколько петербуржцев осталось и пытаются сделать что-то внутри города.

— Как ты оцениваешь сейчас ситуацию в Петербурге?

— Те люди, которые остаются в Петербурге и продолжают общественно-политическую деятельность, — для меня герои. Я всецело готова им помогать, что я и пытаюсь делать всё это время. Но задача номер один — это всё-таки самосохранение.

Когда я приехала в Берлин, я стала работать с психологом, как и многие, кто переезжает. Он попросил рассказать, как живется оппозиционным активистам, политикам в Петербурге и когда я рассказала про задержания, ОМОНа на акциях, про слежки, провокации, давление психологическое, он, честно сказать, обалдел. Он сказал, что хронический стресс, в котором мы жили последние годы — это даже хуже, чем какой-то одномоментный сильный стресс, что он более разрушительный для организма.

Но тысячи людей в Петербурге продолжают жить. Они каждое утро ждут, что к ним придут. И они находятся в постоянной опасности. Вся система последние годы работала на запугивание, чтобы у людей атрофировалось желание бороться, стремиться, добиваться чего-то. Но это невозможно атрофировать. Ко всему привыкаешь, и люди привыкают к опасности.

— Как, на твой взгляд, российская политика изменилась после смерти Навального?

— Раньше слова «национальный траур» были как из учебника истории, а тут ты понимаешь, сколько людей искренне плачут. Двери нашего «Рефорума» были открыты. Нам несут письма для Алексея, которые мы оформим потом в книгу и со временем передадим его семье или команде.

Навальный положил свою жизнь ради России, и поэтому надо продолжать его дело, наше общее дело. Навальный многих объединил, он вернул политику в Россию. Вместе с ним выросло много активистов, депутатов, идейных людей, которые понимают, ради чего они борются. Надо работать еще больше для того, чтобы у нас была возможность вернуться домой.